Эффект состоит в том, что вся дворовая и около дворов живущая птица закричит всполошным криком и бросится или прятаться, или преследовать воздушного пирата: куры поднимут кудахтанье, цыплята с жалобным писком побегут скрыться под распущенные крылья матерей-наседок, воробьи зачирикают особенным образом и как безумные попрячутся куда ни попало — и я часто видел, как дерево, задрожав и зашумев листьями, будто от внезапного крупного дождя, мгновенно прятало в свои ветви целую стаю воробьев; с тревожным пронзительным криком, а не щебетаньем, начнут черкать ласточки по-соколиному, налетая на какое-нибудь одно место; защекочут сороки, закаркают вороны и потянутся в ту же сторону — одним словом, поднимется общая тревога, и это наверное значит, что пробежал ястреб и спрятался где-нибудь под поветью, в овине, или сел в чащу зеленых ветвей
ближайшего дерева.
Неточные совпадения
Китайцы привязывали крыши фанз к
ближайшим пням и
деревьям, а зароды с хлебом прикрывали сетями, сплетенными из травы.
Они прыгали по тропе и близко допускали к себе человека, но, когда подбегали к ним собаки, с шумом поднимались с земли и садились на
ближайшие кусты и
деревья.
Когда веник был достаточно высоко, Дерсу прижал его к
дереву, затем велел одному казаку держать палку, а сам взобрался до
ближайшего сука, сел на него и веником, как тряпкой, схватил свою добычу.
Голос витютина по-настоящему нельзя назвать воркованьем: в звуках его есть что-то унылое; они протяжны и более похожи на стон или завыванье, очень громкое и в то же время не противное, а приятное для слуха; оно слышно очень издалека, особенно по зарям и по ветру, и нередко открывает охотнику гнезда витютина, ибо он любит, сидя на сучке
ближайшего к гнезду
дерева, предпочтительно сухого, выражать свое счастие протяжным воркованьем или, что будет гораздо вернее, завываньем.
Я рассчитывал, что буря, захватившая нас в дороге, скоро кончится, но ошибся. С рассветом ветер превратился в настоящий шторм. Сильный ветер подымал тучи снегу с земли и с ревом несся вниз по долине. По воздуху летели мелкие сучья
деревьев, корье и клочки сухой травы. Берестяная юрточка вздрагивала и, казалось, вот-вот тоже подымется на воздух. На всякий случай мы привязали ее веревками от нарт за
ближайшие корни и стволы
деревьев.
«Это что такое значит?» — подумал Вихров и пошел вслед за монахом. Тот направился к Александровскому саду и под
ближайшим более тенистым
деревом сел. Павел тоже поместился рядом с ним. Монах своим кротким и спокойным взором осмотрел его.
Дома
ближайшей деревушки,
деревья леса, протянувшегося зубчатой темной лентой на горизонте, поле в черных и желтых заплатах — все вырисовывалось серо и неясно, точно в тумане.
— Митька, лошадей! — крикнул он как-то грозно своему лакею, и, когда кони его (пара старых саврасых вяток) были поданы, он гордо сел в свою пролетку, гордо смотрел, проезжая всю Сретенку и Мещанскую, и, выехав в поле, где взору его открылся весь небосклон, он, прищурившись, конечно, но взглянул даже гордо на солнце и, подъезжая к самому Останкину, так громко кашлянул, что сидевшие на
деревьях в
ближайшей роще вороны при этом громоподобном звуке вспорхнули целой стаей и от страха улетели вдаль.
Сначала она звала их таким образом со стула на
ближайший стул; затем, увеличивая пространство, садилась наконец на сучок померанцевого
дерева и назойливо звала их к себе.
Он тихо улыбался, посматривал во все стороны, любуясь блестящей листвой дубов и кленов по склонам
ближайшей балки, спускавшейся к реке. Низкая поросль орешника окутывала там и сям стволы крупных
деревьев, и белая кора редких берез выделялась на зеленеющих откосах.
Был одиннадцатый час утра. Солнце ярко светило с безоблачного неба, отражавшегося в гладкой поверхности чудного озера, на берегу которого стоял монастырь. Свежая травка и листва
деревьев блестели как-то особенно ярко. В маленькой
ближайшей роще, по направлению к которой шла княжна, пели пташки.
Робко осмотрелся он сквозь
деревья по сторонам; никого не видать и не слыхать! Одни воды шумно неслись в море. На взморье стояла эскадра, как стая лебедей, упираясь грудью против ярости волн. За
ближайшим к морю углом другого острова (названного впоследствии Васильевским) два судна прибоченились к сосновому лесу, его покрывавшему; флаг на них был шведский. Временем с судов этих палили по два раза; тем же сигналом отвечали из Ниеншанца.
Тучи уже проходили, и на западе, прямо против платформы, светлой полосой проступило чистое, прозрачное небо. На нем чернели, как вырезанные из плотной бумаги, силуэты разбросанных
деревьев. Свежее и суше стал воздух, на
ближайшей даче глухо зарокотал рояль, и к нему присоединились согласные, стройные голоса.
А потому, когда лавочник, рассказывавший мне о «порционном мужике», заключил свои слова указанием: «Вон он!» — я прежде всего взглянул прямо перед собою на лес, и первое, что мне представилось, навело меня не на
ближайшую действительность, а на отдаленное воспоминание о годах, когда я жил также против леса и, бывало, смотрю на этот лес долго и все вижу одни
деревья, и вдруг сидит заяц, подгорюнился и ушки ставит, а у меня сейчас, бывало, является охотницкая забота: чем бы его убить?